Яков ЛЕВОЕВ
ТРЕВОЖНЫЕ ДНИ ПОГРАНКОНДУШЕЙ
Cebep 4/2000

 ◄◄Sivuston alkuun 
     ◄ Rajakontu   

Накануне войны

Наша деревня в силу своего приграничья жила и без того напряженной и тревож­ной жизнью. По окрестным лесам кто-то постоянно разбрасывал листовки. Они призывали карел уходить в леса, нарушать связь, мешать эвакуации скота. Было ясно, что листовки направлялись из Финляндии. Первый день войны мне запомнился особенно. В субботу, как обычно, в клубе шли танцы. Мы с Ириной вернулись домой уже поздно. Поженились какую-то неделю назад и еще не успели расстаться с привыч­кой ходить на вечеринки. Утром, когда еще не было и шести, она меня разбудила. Я бы­стро оделся, наскоро попил чаю, сел на ве­лосипед и помчался на работу. Радиоузел находился от дома через две улицы. Быстро настроил технику, подключил питание. Ис­точники тока (пять батарей) каждый вечер ставились на подзарядку от движка Л3-2. Вижу, на две минуты с передачей опазды­ваю. Мелькнула мысль об Ирине: еще поду­мает, что-нибудь случилось, раз молчит ра­дио. Жду, пока прогреются аноды. Наконец включил радиосеть/Репродуктор (их тогда выпускал завод им. Кулакова) вывесил че­рез окно на уличную стенку. На ночь он убирался в комнату. Сам, по привычке, сел на подоконник. Испытываю легкую гор­дость от того, что односельчане благодаря моему старанию слушают очередную свод­ку новостей и легкую бодрящую музыку. Сижу и критически рассматриваю свои брюки и ботинки. Замечаю, что их носки облупились и поблекли. Пожалел, что с вече­ра как следует не почистил. Подумалось: хоть ты, дружок, и стал человеком женатым, но о своем внешнем виде при такой жене-красавице забывать негоже.

Таким образом сижу и размышляю. И вдруг вижу, как с противоположной стороны улицы появились женщины. Они направи­лись в здание столовой на разнарядку. Зна­чит/времени около семи. В семь начиналась разнарядка на полевые и другие работы (я впопыхах забыл надеть часы). Конторские и так называемые представители сельской ин­теллигенции трудовой день начинали с девя­ти утра. Женщины бойко переговаривались, судачили о повседневных делах. Останови­лись напротив дома Лушкиных, где разме­щалась контора колхоза. Начинался сенокос. И женщины шли в легких нарядных одеж­дах. Было такое впечатление, будто плывут лебедушки. Мирная картина эта совершенно не вязалась с тем, что мывсе услышали через несколько минут.

Диктор вдруг предупредил, что скоро бу­дет передано важное правительственное со­общение. Я окликнул женщин и пригласил их послушать. Те с неохотой отозвались: "Да что там интересного скажут. У нас у самих тут интересные разговоры..." Но тем не менее потянулись поближе к радиоузлу: "Ну чего там, Яша, выкладывай Г' Меня все в деревне звали Яшей, а остальных моих четверых те­зок почему-то Яшками, Может быть, ко мне проявляли некоторую долю уважительности благодаря моей должности, а теперь тем бо­лее, когда стал женатым человеком. А может,
 98

из уважения к моим родителям. Голос дикто­ра разогнал остатки утренней тишины: "Се­годня рано утром фашистские полчища без объявления войны напали на нашу страну". У всех нас на минуту замерли сердца. Еще минуту назад беззаботно радостные женщи­ны в предчувствии погожего дня и веселой работы на лугу вдруг поняли, какая большая беда входит в каждый дом. Давно ли все они испытали так много горя и утрат — и вот опять война. Через некоторое время тревож­ное сообщение повторили. В центре деревни постепенно собралась целая толпа. Мужики угрюмо курили, хмуро переговариваясь. Ка­ждому, кто подлежал призыву, было ясно: не сегодня завтра военкомат пришлет повестку. Карелам к войне не привыкать: чуть ли не с XIII века воюют. Прежде, правда, все больше защищали родные рубежи, изгоняя врага из своих исконных земель, а что теперь им гото­вит судьба, куда поведут военные дороги? Все понимали, что эта война не сулит скоро­го мира.

Я сделал передачу и пошел домой. Ира собиралась в садик, где работала заведую­щей. Получала она 310 рублей. Деньги не­большие, но при своем хозяйстве это для де­ревенской жизни хорошее подспорье. К при­меру, бутылка водки стоила тогда шесть руб­лей, а буханка хлеба — копейки. Наша семей­ная жизнь обещала стать если и не совсем безоблачной, то вполне счастливой. Ведь мы были еще так молоды... И вот этим надеждам утром 22 июня 1941 года пришел конец. Ира, дважды прослушавшая печальное сообще­ние, встретила меня поникшая, с тревогой в глазах. Не помню, о чем мы говорили в те минуты. Наверно, о предстоящей войне и разлуке.

Разнарядка в конторе, хотя и с опоздани­ем, в этот день все же состоялась. Люди разо­шлись по своим местам — кто на пожню, кто в поле, кто на скотный двор. Но уже во вто­рой половине дня будущим воинам вручали повестки. Поначалу тем, кто был в возрасте от 20 до 40 лет. В повестках предписывалось явиться на сборный пункт 23 июня в указан­ный час. Так началась война для нашей де­ревни.

Я, как связист, тоже считался мобилизо­ванным. Пока мы, правда, были в домашней одежде, но уже вооруженные винтовками. Последнее диктовалось обстановкой тре­вожного времени. Связь нередко выходила из строя и нуждалась в срочном ремонте, а в поездках можно было запросто наскочить на вражескую засаду.

Утихли песни по вечерам. Бойкие жен­ские пересуды сменились вопросами: "Что-то теперь будет? Всех ли мужиков сразу возьмут на фронт?"

Повестки продолжали поступать, и хо­зяйки пекли сыновьям и мужьям подорож­ники и сушили в запас сухари.

Мне незадолго до этих событий исполни­лось 18 лет. Внутренне я был готов встать в строй и обучаться солдатскому ремеслу, тем более что кое-что из военной науки успел ос­воить. Но до чего же не хотелось расставать­ся с Ириной, с родителями и близкими, со всем привычным укладом жизни, который был так близок и дорог.

На следующий день после объявления войны наши мужики и парни, кто уже имел на руках повестки, собрались в десять утра у сельского совета. Некоторые мои одногодки еще не знали вкуса табака и спиртного, не имели близости с девушками и даже не зна­ли, что такое женский поцелуй. Все они уш­ли в этот день из деревни навсегда, в неиз­вестность... За плечами у каждого только ве­щевой мешок, а в нем — трехдневный запас питания, пара белья, полотенце, мыло и дру­гие дорожные принадлежности. Но были и такие, кто успел побывать на гражданской, поучаствовать в финской кампании или пройти срочную службу. По опыту про­шлых призывов они думали, что в Олонце будут походные кухни и временные казар­мы. Но, увы, никто их там с горячими обеда­ми не ждал. Подогнали подводы, запряжен­ные лучшими лошадьми, погрузили на теле­ги мешки, и колонна призывников трону­лась. Еще какое-то время рядом шли их род­ственники. Так Михаила Тюттиева, моего товарища по лесозаготовкам, провожали мать и его девушка Настя Фариева, душев­ная, работящая, так и не дождавшаяся своей свадьбы. Миша был чуть глуховат, но это не помешало комиссии признать его годным к строевой службе. Колонна из ста человек дошла до перекрестка Койванской дороги. Здесь ее остановили. Председатель сельсо­вета Степанов, как на трибуну, поднялся на высокий валун, стоящий у обочины, и от­крыл митинг. Мимо проходили машины с призывниками из Сортавалы, Питкярант-ского района. Ораторы выступали минут тридцать. Они призывали завтрашних вои­нов быть стойкими в трудностях, беспощад­но сражаться с врагом и с победой вернуть­ся домой. А их родственников и земляков — трудиться в тылу не покладая рук, чтобы обеспечить фронт всем необходимым. Во всех выступлениях звучала твердая уверен­ность в том, что немецко-фашистские пол­чища будут в короткий срок разбиты и сол­даты-победители вновь окажутся на родной земле.

Многие недоумевали: как же так могло случиться? Ведь было опровержение слухов по линии ТАСС о предстоящей войне. На-

конец, само наше правительство вело дру­жественную политику по отношению к Гер­мании, добросовестно выполняло свои тор­говые и прочие обязательства, и вдруг — война...

В Лодейном Поле началось распределе­ние по частям и подразделениям. Многие из призывников не успели даже в полном объе­ме пройти курс молодого бойца, как уже ока­зались в пекле боев. Плохо вооруженные и обученные,хши погибали в первых же сраже­ниях Эта участь постигла и многих наших земляков.

В начале войны призывали людей всех национальностей, в том числе финнов, по­ляков и прибалтийцев. Но уже в 1942 году их стали направлять только в трудовые ла­геря или в Трудармию. И подальше от цент­ральной России — в Сибирь и в Казахстан. Ходили слухи, что среди этих и некоторых других народностей оказалось немало при­служников и предателей, перешедших на сторону противника. Под эту гребенку чуть было не попал и я. Но об этом чуть позже.

Кочующий тыл

Уже после первых военных сводок стало ясно, что не сегодня завтра на нас ринется Финляндия. И этот день не заставил себя долго ждать. Из Питкярантского района сразу же потянулся поток беженцев. Преи­мущественно ехали на подводах, запряжен­ных горячими сытыми лошадьми, откорм­ленными еще финским овсом. Как выясни­лось вскоре, это были вербованные люди, не успевшие обжиться на новом месте. Но лап­тей на них уже не было, как в 1940 году. На всех — приличная одежда и добротные сапо­ги. Ясно, откуда у них это добро — взяли у фийнов.

Из Погранкондушей население эвакуи­ровали тоже. В деревне не стало слышно да­же собачьего лая. И только еще в некоторых опустевших дворах бегалижошки и кудахта­ли куры. Остался дозор из восьми военноо­бязанных, в их число попал и я. За старшего был Вокулаев. Из оружия — одни только охотничьи ружья. Мы расположились в ин­тернате и поочередно дежурили у телефона в сельском совете.

С Ириной я простился у дома Поташе-вых. Это была грустное прощание. Излишне вспоминать, какие слова мы говорили друг другу перед разлукой и что думали в э-ги ми­нуты.

В первые дни дежурства я ночевал дома: у нас еще оставались куры, и утром, как и в мирные дни, меня будил петух своим гром­ким криком. Спал я в сарае на сене. Ружье лежало под рукой. Днем уходил на дежурст-

во. Никого из военных в деревне не было. Отражать ожидаемого с часу на час против­ника никто не собирался. Передвижения во­енных частей через деревню тоже не наблю­далось. Лишь проследовал небольшой Оло­нецкий истребительный батальон в сторону Салми, где уже шли бои. Среди бойцов этого батальона был и мой земляк Владимир По-ташев, шестнадцатилетний парнишка, запи­савшийся добровольцем. А неделей раньше ушел на фронт и его отец.

Связь у нас постоянно поддерживалась с Видлицей и Олонцом. А с Питкярантой можно было связаться только из бывшей по­гранзаставы. Между тем беженцы продолжа­ли двигаться со стороны Салми. У погранза­ставы установили пост. Дежурные всю ночь жгли костер, грелись и вели наблюдение, чтобы среди бывших вербованных и других проезжавших мимо не оказалось лазутчиков. Но скорее это была излишняя подозритель­ность, чем необходимая бдительность. Если бы диверсанты и впрямь объявились, то они нашли бы другие пути проникновения в нужное место.

Однажды под утро слышу: кто-то ходит по дому. Схватил ружье, готовый ко всему.

— Кто тут? — спрашиваю.

И вдруг вижу, неизвестный через отвер­стие в хлеву юркнул в огород. Успел заме­тить, что это красноармеец. Захожу в сени — дверь чулана нараспашку. Весь мой запас хлеба исчез. А на улице и вовсе настоящий разбой: кто кур тащит, кто прирезанного те­ленка, кто шарит по избам в поисках проду­ктов. В деревне пальба. Выяснилось, что по­явился артиллерийский обоз и солдаты ре­шили поживиться чем можно. Вот такой с первых дней войны запечатлелись в памяти родная деревня и наша "любимая" и "непо­бедимая".

Мы собрались в вокулаевском доме. За­резали его уцелевшего теленка, посолили мясо и положили в кадку. Сколько-то успе­ли съесть, часть в вареном виде взяли с со­бой, остальное пришлось оставить. Мы по­кидали деревню.

Обстрел Погранкондушей начался со стороны Мансилы. Мне приказали снять те­лефон или уничтожить его. Смотрю, скачет кавалерийский конь под седлом, но без всад­ника. Я его перехватил и только хотел сесть, как со стороны соседнего дома выбегает сол­дат с криком, чтобы я не трогал лошадь. Объ­ясняю, что выполняю срочное боевое зада­ние. Но он, видя, что я в гражданском, не по­верил и забрал лошадь. В это время заполы­хали строения заставы. Там еще оставались финские трофеи. Начался бой за деревней. Нас послали в Койвано узнать, что происхо­дит там. Но мы сумели добраться только до
100

Хонги. В деревне были красноармейцы, и мы вернулись.

Около нашего нынешнего дома какие-то гражданские люди копали траншеи. Выяс­нилось, что это оставшиеся бойцы Олонец­кого истребительного батальона. Они гото­вились к бою. Среди них оказались и мои знакомые Василий Пеккарев и Владимир Лукин. Василия вскоре убили, а Володя по­пал в плен. Его склонили к службе в фин­ской армии. Вернулся после войны. На что он рассчитывал? Многолетнее пребывание в лагере ему было бы обеспечено. Но он вско­ре заболел туберкулезом и умер в Ленингра­де, где в то время жила^его мать.

Когда мы отступали из деревни, я успел зайти в сельсовет, где остались мое швед­ское ружье и новое демисезонное пальто. Мы решили отходить к Видлице лесом, при­держиваясь электролинии. По шоссе идти не захотели, можно было наскочить на фин­скую заставу. Артобстрел усиливался, и мы, Федор, Михаил и я, побежали к Хонге. Ху­тор был большой, выстроенный по финско­му типу, Хозяин его, дядя Федор, был двою­родным братом моего отца. Бытовые по­стройки стояли отдельно от жилого дома. Двухэтажный сенной сарай, хлев, полевой амбар с отсеками для хранения семенного зерна, где в амбаре мы нашли немного про­дуктов. Взяли непортящиеся концентраты и немного жира и решили добираться до Вид-лицы. Артналет между тем усиливался. Мы рванулись к электролинии. Карманы, наби­тые продуктами и боеприпасами/мешали бежать. Часть концентратов пришлось вы­бросить. Позже об этом пожалели. Я и впос­ледствии не раз вспоминал эти концентра­ты, особенно на фронте в Новгородской об­ласти, где было очень уж голодно.

Чуть в стороне от высоковольтки была протоптана хорошая тропа. Мы присели от­дохнуть. Тут-то я и хотел угостить друзей мясом из котелка. Но когда дбстал его, обна­ружил, что оно протухло. Пришлось выбро­сить вместе с котелком. Позже я и о котелке пожалел, но тогда он мне мешал бесшумно двигаться. Куда направлялись из Погранкондушей другие группы из нашего ополче­ния, до сих пор не знаю.

Не успели отдохнуть, слышим: со сторо­ны Погранкондушей в нашем направлении по этой же тропе идут какие-то люди и меж­ду собой переговариваются. Мы их пропус­тили, скрывшись за кустами. А потом ско­мандовали:

— Руки вверх! Бросай оружие!

Неизвестные побросали винтовки. Двое из них были в пограничной форме. Мы — за деревьями, и они нас не видят. Спрашиваем, кто такие, откуда и куда добираются? Отве-

тили, что идут от границы в направлении Видлицы. Мы такой ответ на веру не прини­маем. Время-то военное. Мало ли диверсан­тов по всем тропам ходит... Мы вышли из укрытия, и когда они нас увидели, совсем молоденьких, почти подростков, в штатском и с одной винтовкой на всех, подняли свое оружие без нашего на то разрешения и' не спеша отправились восвояси. Кто они и с ка­ким заданием шли, мы так и не узнали. Вот какими мы были наивными и неопытными вояками. Ведь если бы нам действительно встретились вражеские лазутчики, они мог­ли бы с нами разделаться в два счета. И этот случай нас уже кое-чему научил.

Когда мы подошли к видлицкому мосту, там стояли наши часовые. Нас не пропусти­ли. Объяснили,, что мост заминирован. И нам пришлось переходить реку по залому бревен между новым и старым мостами. Сколько там осталось леса, которым вскоре воспользовались пришедшие сюда финны, — трудно было подсчитать. За рекой встре­тили Николая Титова и Николая Арестова (последний живет сейчас в г. Электросталь Московской области). Устроили своеобраз­ный коллективный обед — погрызли суха­рей и попили водички из реки. А потом мы с Н.Арестовым пошли на коммутатор, отку­да решили сообщить своему начальству, где мы находимся, и спросить, как нам посту­пать дальше? Остальные ушли искать сво­их. Николая Титова я позже встретил в Ло-дейном Поле в столовой. Они только что вернулись из разведки. Это было в самом начале сентября 1941 года. О его подруге Кате я расспросить не успел. Впоследствии узнал, что она оказалась в оккупации. Пос­ле войны вышла замуж за русского офицера и уехала в Новгородскую область. Моя Ирина с ней долго переписывалась. Жизнь у Кати складывалась не очень благополуч­но. А Николая я после этого встретил лишь в 1953 году. Своей жизнью он тоже не мог похвалиться. Сейчас его жена, дочь и внуч­ка живут в Питкяранте. Я поддерживаю с ними <:вязь. Они ко мне хорошо относятся, как к другу юности и молодости, близкому человеку.

Эту главку я назвал "Кочующий тыл". Не знаю, насколько правомерно такое понятие, но лично у меня складывалось впечатление неопределенности нашего тыла в тех местах, где в начале войны мне приходилось бывать в качестве связиста. Обстановка была на­столько переменчивой, что каждые несколь­ко часов линия боевых действий могла изме­ниться. Чтобы завершить рассказ о нашем пребывании в Видлице, упомяну об "уД
101

лых" моряках, совершавших здесь, на Ладо­ге, свои "подвиги".

Когда мы с Николаем Арестовым отпра­вились на почту, чтобы позвонить в Олонец, перед нами возникла такая картина. Почта размещалась на первом этаже двухэтажного здания невдалеке от моста. На поляне у са­мого моста паслись две лошадки. Одна белая с ободранной до крови верхней частью шеи, другая более рослая, с натертой холкой. Ря­дом со зданием почты на дороге валялись шинели, среди них одна офицерская. Созда­валось впечатление, что моряки сбрасывали их на ходу. Они были затоптаны бегущими сзади. Мы вошли во двор почты, на зеленую лужайку, поднялись на крыльцо. Там тоже лежала шинель, одним рукавом наружу, а другим — в коридоре. Телефонные аппараты были разбиты и валялись на полу. Коммута­тор находился в раскуроченном состоянии. Почему моряки так поспешно убегали и за­чем устроили этот вандализм? Ведь в Видли-це боев не было. Разве что доносившиеся вы­стрелы со стороны Погранкондуш их напуга­ли или поступила команда на срочное отсту­пление?

Уже после войны я беседовал с бывшим председателем Видлицкого сельпо Андреем Портанским, который жил в Ленинграде, Вот что он мне поведал о действиях моряков:

— Они поднялись на катерах из устья Ту-локсы в конце июня. Так в Видлице появи­лись две роты моряков. С нашего склада по разнарядке получили продукты и быстро ис­чезли. Создавалось впечатление, что только из-за продуктов они и приезжали.

Нам с Николаем связаться с Олонцом так и не удалось. Мы вернулись к мосту. Лошади там по-прежнему мирно пощипывали травку. И я предложил приятелю махнуть на этих ло­шадях верхом в Тулоксу. Уздечек и седел на них не было. Я сообразил сделать уздечки из проволоки, а вместо седел приспособил по­душки (мы их отыскали в пустом доме). Ви­жу, из Николая наездник получается неваж­ный. Галопом ехать не может, а рысью — сильно трясет. Я пустил лошадь в галоп и уже в Тулоксе стал поджидать своего дружка. В деревне было пусто. В домах — двери и ок­на нараспашку! Все словно вымерло. Вскоре подъехал Николай, и мы все же встретили од­ну старушонку. Она нам обрадовалась — свои, карелы! Сообщила, что совсем недавно наши погранкондушские жители проследо­вали в Сяндебу. Поскакали туда и мы. Там тьма народу, подвод, воистину — "смешались в кучу кони, люди..." Я отыскал своих — отца, мать и Ирину. Жена тащила мой велосипед со спущенными шинами. Велел ей выбро­сить. Вернемся домой, лаживем заново, глав­ное — уцелеть всем. Моего коня запрягли

пристяжным, и мы двинулись в сторону Олонца. Там я простился со своими, но, ока­залось, ненадолго. Меня оставили в конторе связи, где располагался штаб воинской части. Среди его работников запомнились старший лейтенант Ершов, лейтенант Няттиев, Кюр-шунов, Степанов и другие. Они командовали ротами и взводами. Связисты, дежурившие на коммутаторе, тоже были вооружены вин­товками и имели по два патронташа и по две ручных фанаты. Размещались рядом с по­чтой в двухэтажном здании школы-интерна­та. Так началась моя военная служба.

На военном положении

Рядом с домом связи располагался воен­комат. Туда каждый день прибывали призыв­ники из окрестных деревень. Их до самого райцентра провожали родные и близкие. Пи­ли водку, пели песни, плясали и плакали. Летнее тепло располагало к уличным бесе­дам-посиделкам. Солнце.светило щедро, не­бо было чистым, и о плохом думать не хоте­лось. Большинство из нас тогда было увере­но, ято все это продлится недолго, что вот-вот поднимется наша могучая армия, пополнит свои славные ряды и так ударит по смердя­щей немецкой силе, что от их грязных сапог и следа на нашей земле не останется. Но люди старшего поколения, кто уже на своем хребте испытал не одну войну, были настроены не столь оптимистично. Но даже и они не могли подумать, что Страна Советов как государст­во окажется почти на грани своего существо­вания и что война продлится целых четыре мучительных года. Если не считать непро­должительной войны с Японией. Но в то вре­мя Япония молчала. Она не собиралась, как выяснила наша разведка, двигать свои войска на Дальний Восток. И это обстоятельство дало возможность нашему командованию уже через полгода в срочном порядке пере­бросить несколько свежих сибирских диви­зий для спасения столицы. Пока же страна только еще разворачивала свои силы. И в сотнях, в тысячах таких же райцентров шли свои призывы, отправлялись в направлении фронта такие же пестрые колонны необстре­лянных новобранцев, которые после корот­кого курса по основам военного дела в запас­ных полках будут брошены в самое пекло войны, и только каждый пятый моего, 1924 года рождения, останется жив.

А тогда в Олонце каждый новобранец ждал, когда его выкликнут. Друзья и просто знакомые радовались, попав в одну учебную команду. Им по наивности представлялось, что и дальше они будут вместе постигать во­енную науку и воевать, чувствуя плечо и поддержку друг друга. По мере формирова-
102

.ния колонны одна за другой направлялись в Верховье и в Подпорожье. Там новобранцев размещали по теплушкам и везли ближе к передовым позициям. Большинство из них попало на Ленинградский фронт. И такие картины можно было наблюдать каждый день, вплоть до 3 сентября 1941 года. В са­мом же Олонце продолжалась пока еще при­вычная мирная жизнь, хотя уже дыхание войны чувствовалось во всем. Люди по ут­рам уходили на работу. Открывались мага­зины и учреждения. Как всегда, у Дома кре­стьянина работала парикмахерская. Несла службу пожарная часть. Там, где сегодня стоит Дом культуры, размещалась автобаза, а где автовокзал — гараж и мастерские.

А чем в эти дни занимались мы? В распо­ряжении связистов находились две машины. Одна, газогенераторная, с водителем Шахно-вым, а другая — с бензиновым двигателем, под управлением Туттуева. Их имен я уже не помню. Мы были обязаны обеспечивать бес­перебойную связь до Кескозера, а дальше уже начинался пряжинский участок. На на^ шем — опасное место находилось у Ковер. Финны постоянно повреждали там линию и устраивали засады. Невдалеке от петроза­водской дороги, километрах примерно в де­сяти, шли бои за населенные пункты. Финны пытались захватить деревню Березовая Гора, господствующую над местностью. Рядом с ней проходило и шоссе. Из-за этих локаль­ных боев нам не всегда удавалось побывать на участке, даже если он был неисправным.

Однажды мы оказались на хуторе в трех­стах метрах от Березовой Горы. Там стояло боевое охранение наших войск. И вот к нам приводят пленного финна, прыгающего на одной забинтованной ноге, А мы с Николаем Арестовым стоим и негромко переговарива­емся по-карельски. Он услышал наш разго­вор и сказал по-фински: "Смотри-ка, здесь, оказывается, есть и карельские парни". Нам стало неловко перед своими бойцами. Они были из других мест и по-нашему не понима­ли совсем. Могли о нас подумать невесть что. И потому финну мы ничего не ответили и отошли в сторону.

Через некоторое время наш взвод связи отправили к Березовой Горе со стороны пет­розаводской дороги. Но финны, к нашему удивлению, отступили без боя, и мы героями вернулись на хутор. Нам было разрешено от­правиться в Олонец. Поехали в сторону Кес­козера. Но тут, когда уже мы чувствовали се­бя в безопасности, нас обстреляли из засады. Был убит шофер Шаханов. На этом участке валялось с десяток столбов связи, а провода на многих участках были повреждены. Связь

мы все же восстановили и дождались подмо­ги из Олонца. Взяли на буксир выведенную из строя машину с телом водителя и верну­лись на место. А на следующий день для большей безопасности и устойчивости связи нам выделили броневик.

Каждый выезд — полная боевая готов­ность. На броневике — станковый пулемет. Полуторка, в кузове которой мы сидим, ощетинившись стволами винтовок, идет сза­ди. Берем суточный паек: банку трески в масле, буханку хлеба на двоих, кое-что из личных припасов. А в Олонце питались в столовой. Вскоре я узнал, что наши погранкондушские живут недалеко от Олонца, в Сапотуксе. И жена моя тоже там. Я перего­ворил с начальством, и мне разрешили при­везти ее в Олонец. В интернате нам выдели­ли свободную комнату. Повариха нашей столовой познакомилась с Ирой и сразу с ней подружилась. Она не переставала удив­ляться, что такая молодая, красивая и само­стоятельная девушка решила в это тревож­ное время выйти замуж за семнадцатилетне­го паренька. Тогда никому не могло прийти в голову, что мы проживем вместе без мало­го полвека и будем всю жизнь счастливы. Ира умерла в 1989 году в день Советской Армии 23 февраля.

Однажды, обслуживая участок в районе Ковер, мы обнаружили в кювете опрокину­тую легковую "эмку". Это была комиссар­ская машина. В ней находился труп шофера. Видимо, всех, кто уцелел, финны взяли в плен. Мы до самой темноты прочесывали лес, но все безрезультатно — никаких следов. Исправили повреждения на линии и верну­лись в Олонец. А у нас на втором этаже в это время вовсю шли танцы. Смотрю, танцует и моя жена. Признаться, я выразил неудоволь­ствие: муж, дескать, весь день ездит под пу­лями, а его благоверная легкомысленно от­плясывает. Это была, пожалуй, наша единст­венная ссора, насколько я помню. Наверно, я был тогда не прав, ведь и во время войны лю­дям хочется хоть немного расслабиться, не думать о грустном. Как бы там ни было, Ира с тех пор на танцы или на иные увеселитель­ные вечера без меня не ходила.

Однажды вместо привычного маршрута нас направили в Погранкондуши! С дерев­ней связи не было, там шли бои. С Видлицей же и островами на Ладоге связь имелась. В это время так некстати стали возникать лес­ные пожары, и нам несколько раз приходи­лось спрыгивать с машин и выбегать на бе­рег Ладоги, чтобы отдышаться от дыма и га­ри. Столбы линии местами тоже сгорели, а провода валялись на земле. Мы исправили повреждения и потихоньку стали продви­гаться вперед. Подъехали к Лаугу-Мяки_у от-
103

туда всего лишь полтора километра до Погранкондушей. Тут стояли несколько ма­шин. Спустя какое-то время появилась еще одна с красноармейцами в кузове. Один из них заговорил со мной по-карельски. Ска­зал, что родом из Видлицы, и назвался Гри­горием. Видно, раньше он меня где-то встре­чал. Второй раз я его увидел только в 1980 году на покосе вблизи нашей деревни. По­мог ему убрать сено в копны. А вечером по­сидели, пропустили по рюмочке, припомни­ли и ту военную встречу, и многое другое, что для обоих было близко и памятно. Гри­горий поведал мне о своих друзьях-погодках Петре Хуоторинине и Василии Пеккареве. Перед отправкой их роты из Видлицы в Большие Горы он с ними выпил. Петра, мер­твецки пьяного, забросили в кузов полутор­ки. Но, к счастью, все обошлось: пока ехали к месту, он пришел в себя. Петр был выдер­жанным и умным парнем. К сожалению, его дальнейшая судьба Григорию не была из­вестна. В тот первый военный год Григорий служил в войсках воздушного наблюдения, и часть их располагалась в районе Больших Гор. Потом их перебросили ближе к нашей деревне. Вокруг шли бои, а они, эти солдаты, все в новенькой форме, словно собрались на парад. Даже винтовки, которых тогда не хва­тало, у них были с откидными штыками.

Вторая встреча с Григорием оказалась и последней. Он умер в 1986 году в Видлице.

Но вернемся к тому периоду, когда мы еще, считай, были дома, налаживали связь. С горы Лаугу-Мяки деревня Погранкондуши видна как на ладони. Вокруг деревни го­рит лес. Деревья тогда еще такими высоки­ми не были, даже кресты на кладбище, и те просматривались. Вовремя сообразили, что, если поедем по дороге, нас могут заметить и открыть огонь. И мы втроем — Николай Арестов, Иван Зинченко и я, отправились дозорными. (Кстати, Зинченко и сегодня живет в Видлице.) Шли по лесу друг за дру­гом вдоль дороги, чтобы не терять из виду линию. Местами провода были повреждены пулями и осколками. То и дело по пути в де­ревню натыкались на убитых красноармей­цев: у кого из-под земли торчала нога, кто лежал раскинув руки, словно кого-то хотел обнять перед вечным расставаньем. Зрели­ще не для слабонервных. Рядом с домом Иг­натьевых под развесистой черемухой тоже лежал убитый воин. Мы его положили в ячейку окопа, Так постепенно дошли до конца деревни, где стояла баня Артиевых. В самой деревне местами горели хозяйствен­ные постройки. Пожар достиг дома Васюк-ки. А бой на горе около овощехранилища продолжался. Короткими перебежками мы добрались до дома Артиевых. Я залег за колодцем и стал наблюдать за горящими по­стройками. И вдруг заметил, что к дому Кошкиных тянутся несколько кабельных проводов. Старший нашей команды, кажет^ ся, это был председатель райисполкома Киршунов, приказал двигаться перебежка­ми к дому Кошкиных. Там оказался штаб наших войск. Я доложил подполковнику, что из Олонца прибыла команда связистов. Он, видимо, нас не ожидал и обрадовался та­кому подспорью. Мы пришлись очень кста­ти. С райцентром у него связи не было, и он приказал восстановить ее. Мы даже не пыта­лись сказать ему, что у нас нет кабеля, пото­му что в военной обстановке приказы не об­суждаются. Решили посмотреть на месте, что можно сделать подручными средствами. Линия связи проходила по Проньковской горе. Мы стали подниматься на столбы и сращивать провода из кусков. Нас заметили финские наблюдатели и открыли артобст­рел. Появились раненые. Командир прика­зал слезть со столбов и тянуть линию на ше­стах. Мы принялись рубить тонкие сосенки. Из жердей сколачивали крестовины и по ним тянули старую проволоку. Но без хоро­шего кабеля толку от такой связи не было никакого. Это наконец-то дошло и до созна­ния командиров, и работа была прекращена. К тому же деревня оказалась в полукольце наступающих сил противника. Наши оборо­нялись на горе. Со стороны Ладоги и Погранкондушей заслона от финских войск не было. Поступил приказ: всем отходить в Лаугу-Мяки. Там уже стояли машины с заве­денными моторами. Затем отступили в Видлицу. Там связь с Олонцом имелась, и нас отозвали в райцентр.

В Олонце отдохнуть не пришлось. Полу­чили команду следовать в Коверы. Оттуда поступило сообщение, что финские солдаты в одном из домов устроили драку. Метрах в пятистах от Ковер мы остановили броневик и машину. Бесшумной цепочкой подошли к деревне. Окружили дом, где происходило веселье, и вынудили финнов сдаться. Они не стали сопротивляться, молча сложили оружие. И повезли мы наших пленников (их было восемь) в Олонец. А тут — встречная машина с солдатами. Они увидели финских солдат и решили, что прорвался противник. Открыли огонь. Все же сквозь выстрелы с трудом сумели объяснить, что мы связисты и везем пленных. На нас ноль внимания. На­ши "герои"-воины стали брать пленных за грудки. Словно пленили их в боевой обста­новке сами. И только когда мы навели на них пулемет, прыти у них поубавилось, и им невольно пришлось с нами считаться, хотя мы и были в гражданской одежде, изрядно поношенной. Мы направились своей доро-
104

гой, а лихие вояки, возможно, еще и не ню­хавшие пороха, — своей.

Весь август 1941 года мы курсировали по своему участку. Но нередко вместо налажи­вания связи приходилось пресекать попытки финских вооруженных групп прорваться к шоссе, ведущему на Петрозаводск. В районе Видлицы боев почти не было. Доносились лишь отдельные незначительные перестрел­ки. Финны вышли на рубеж реки Тулоксы, и тут им поставили заслон. Примерно месяц неприятельские части не смогли продви­нуться дальше. И только 3 сентября, когда войска Маннергейма прорвали нашу оборо­ну по широкому фронту, механизированные части их продвинулись к Олонцу и заняли мосты. Стало ясно, что в ближайшее время Олонеп падет. Многие дома в районном цен­тре запылали— учреждения, магазины, про­довольственные склады, производственные строения. Таков был приказ: ничего не оста­влять врагу! Тогда над этим раздумывать не приходилось: и тем, кто отдавал приказы, и тем, кто исполнял их. Но после войны мно­гие поняли, что мера эта была ненужной, не­оправданной. Противнику никакого урона не нанесли, а самим многое пришлось от­страивать заново. Кстати сказать, финны при отступлении ничего/или почти ничего не разрушили, кроме мостов и военных ком­муникаций.

Накануне нашего отступления у населе­ния изъяли все радиоприемники, которые вместе с радиоаппаратурой мы погрузили на машины и двинулись в Мегрегу. По пу­ти нас обстреляли из-за реки. Выезжали в спешке и не успели даже прихватить с со­бой запас продуктов и одежды. На многих были рваные сапоги и старые фуфайки, по­вседневная одежда для хозяйственных ра­бот. А ведь как-никак мы числились воина­ми. По дороге выяснилось, что через Мегрегу проехать нельзя. Пришлось отступать в сторону Верховья — Куйтежи по лесной дороге. Наша машина была до предела за­бита людьми и аппаратурой. Ирину кое-как я усадил в кузове, а сам прилег на левое крыло и так и ехал, цепляясь за фару. Горе­ли некоторые дома, мимо которых мы про­езжали. Продвигаясь вперед, мы время от времени останавливались. Однако нас за­ботил не ремонт связи, а наоборот — ее

уничтожение. Выводили ее из строя всеми способами: пилили уцелевшие столбы, рва­ли провода...

Вот так, не будучи военным человеком, даже военнообязанным, потому что у меня и моих товарищей не было ни военных биле* тов, ни приписки к какой-либо воинской ча^ сти, я оказался в эпицентре жарких событий. Никакой паники, насколько я помню, среди нас не было. Понимали ли мы до конца всю серьезность создавшегося положения? Ско­рее всего, нет. У нас не было ясной информа­ции даже о численности противника, не го­воря уже о том, что мы не имели ни малей­шего понятия, как складывалась обстановка на фронте. Отдельные отрывочные радиосо­общения, конечно, не отличались полнотой и объективностью, и по ним трудно было су­дить, что происходило на самом деле даже на Карельском фронте.

Отступление наших частей нам казалось временным и что если не завтра, то уж к кон­цу лета мы обязательно возвратимся в свои края, если, конечно, нас не успеют по всей форме поставить в строй и мы в составе ка­койнибудь воинской части не будем сра­жаться с врагом далеко за пределами родных мест.

А пока мы все же отходили и уничтожали линии связи. Так, продвигаясь километр за километром, достигли Важин и вскоре пере­правились через Свирь. Нас послали на ры­тье окопов. Мне было разрешено проводить жену. Мы сели на баржу и добрались до Под­порожья. Здесь я встретил своих односель­чан и от них узнал, где находятся мои роди­тели. Мог ли я, не повидав их, вернуться на­зад, тем более, как уже говорил, в сущности, я призван в армию еще не был. Но неопреде­ленность положения порой создает куда большие сложности и неурядицы, чем стро­гое подчинение с устойчивым пониманием долга и задачи.

Война разворачивалась такая, что ее хва­тило на все наше поколение. Ее лиха доста­лось и на мою долю. После окончания танко­вого училища я воевал. Участвовал во мно­гих сражениях, был тяжело ранен. Лежал в госпиталях. Снова воевал. Но это уже другая страница моих воспоминаний.

Литературная обработка Ивана КОСТИНА

105

◄◄Sivuston alkuun 
     ◄ Rajakontu